Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере - Эрих Зелигманн Фромм

себя в этом отношении совершенно по-разному, могут даже выступать как противоположности, в зависимости от их роли в общественном процессе (Ср. Fromm 1932а и 1932b).

Даже если некий человек психологически отличается от членов своей группы индивидуальной конституцией и индивидуальной судьбой, особенно в раннем детстве, его психологическая структура в значительной степени есть плод приспосабливания к положению своего класса и положению общества в целом. Увы, понимание обусловленности этой типичной для определенного класса и общества структуры, а также понимание психических производительных сил, действующих в данном обществе, еще менее развито, чем понимание экономической и социальной структур. Отчасти причина заключается в том, что исследователь сам является носителем психической структуры, типичной для конкретной социальной ситуации, и он в состоянии анализировать только тот разум, который схож с его собственным. Здесь легко допустить ошибку и посчитать собственную психическую структуру и структуру своего общества естественной, «общечеловеческой»; легко упустить из вида тот факт, что совершенно разные структуры влечений в прошлом и поныне способны действовать в качестве производительных сил в различных социальных условиях.

Значимость изучения матрицентричных культур в ходе социальных исследований состоит в том, что они раскрывают перед нами совершенно иные психические структуры, нежели те, что известны наблюдателям повседневности; даже поверхностное знакомство с этими иными структурами изрядно обогащает любое социальное исследование. Это особенно верно в отношении – назовем так – «матрицентричного» комплекса, противопоставляемого «патрицентричному». Данное утверждение кратко разъясняется далее – лишь для обозначения проблем, а не для того, чтобы предложить какие-либо решения.

Под патрицентричным комплексом понимается психологическая структура, в которой отношение к отцу и психическим аналогам отца выступает как ведущее объектное отношение. В своей концепции (позитивного) эдипова комплекса Фрейд выявил один из важнейших признаков этой структуры, пусть и переоценил его значимость из-за указанной выше недостаточной отдаленности от «своего» общества. Сексуальные позывы, обращенные на мать как на первый и наиболее важный объект любви, заставляют мальчика воспринимать отца как соперника, и эта констелляция приобретает такие черты лишь потому, что отец в патриархальной семье выполняет, помимо прочего, функцию морального авторитета, регулируя жизнь ребенка. Двойная роль отца, вкупе с физической невозможностью исполнения желания ребенка, приводит, как показал Фрейд, к тому, что желание занять место отца оборачивается частичным отождествлением с отцом: отец интроецируется как источник моральных заповедей, и эта интроекция оказывает непосредственное влияние на формирующееся сознание. Поскольку же указанный процесс удается лишь частично, соперничество с отцом приводит к развитию амбивалентной эмоциональной установки, которой свойственны, с одной стороны, потребность в отцовской любви и, с другой стороны, более или менее открытый бунт против отца.

Однако патрицентричный комплекс складывается также под воздействием психологических процессов, происходящих в самом отце. В нем присутствует ревность к сыну – отчасти из-за того, что линия жизни отца воспринимается как условно-нисходящая по отношению к условно-восходящей линии жизни сына. Более важен другой, социально обусловленный источник отцовской ревности: это жизненная ситуация ребенка, еще относительно свободная от социальных обязательств. Понятно, что чем выше давление на отца, тем больше он ревнует.

Быть может, еще более значимым для отношений отца и сына и для формирования психической структуры ребенка является другой социально-экономический факт. Сын – это наследник имущества отца (при определенных экономических условиях), либо, если отцу нечего завещать, будущий кормилец отца, когда тот утратит трудоспособность по старости или по болезни. Сын выступает как своего рода капиталовложение, и суммы, вложенные в его воспитание и образование, играют, говоря экономическим языком, роль, аналогичную роли взносов на страхование по старости или инвалидности. Кроме того, сын важен для социального престижа отца, последний повышает этот престиж за счет признаваемых обществом достижений (или ослабляет и разрушает, когда терпит неудачи). Даже экономически выгодный или в ином отношении успешный брак сына становится для отца особым социальным достижением.

Если коротко, социально-экономическая функция сына означает, что обыкновенной целью «воспитания» является не счастье ребенка в смысле максимального развития его личности, а максимальная полезность сына для экономических и статусных потребностей отца. Противоречие между счастьем и полезностью сына нередко перерастает в объективный конфликт, но отец обыкновенно этого не осознает, поскольку общественная мораль преподносит ему обе эти цели как тождественные. Ситуация дополнительно усугубляется тем обстоятельством, что отец зачастую отождествляет себя со своим сыном и ожидает от того не только полезных дел на благо общества, но и исполнения собственных неудовлетворенных желаний и фантазий. Эти социальные функции сына имеют важнейшие значение для отцовской любви. Отец любит своего сына при условии, что тот соответствует возлагаемым на него ожиданиям. Если дело обстоит иначе, любовь может превратиться в ненависть или презрение. (Потому-то в патрицентричной структуре столь часто встречается фигура любимого сына, то есть такого, который полнее всего соответствует ожиданиям отца. Представление о любимом сыне мы находим во многих патрицентричных обществах и религиях, где ему отводится немаловажное место.)

Такая обусловленность отцовской любви чревата двумя последствиями: во‐первых, она приводит к утрате той эмоциональной безопасности, которую ребенок привыкает ощущать благодаря уверенности в безусловной любви; во‐вторых, укрепляется голос совести, набирает силу установка, согласно которой выполнение долга становится определяющим в жизни, ибо только оно может гарантировать хотя бы минимум эмоциональной безопасности. Впрочем, даже скрупулезное следование велениям совести отнюдь не препятствует возникновению чувства вины, поскольку индивидуальная совесть не в состоянии воплотить в жизнь все без исключения идеальные требования.

Напротив, любовь матери к мальчику обычно совершенно иная, главным образом потому, что в первые годы жизни эта любовь безусловна. (Когда мы говорим об отцовской и материнской любви, следует помнить, что эти термины употребляются применительно к «идеальным» типам. Очевидно, что любовь конкретного отца или конкретной матери зачастую не соответствует такому «идеальному» типу – по различным причинам.) Мать обязана заботиться о беспомощном ребенке не потому, что к этому ее принуждают некие моральные или социальные условности; да и обязательство ответной любви, которое берет на себя ребенок, тут тоже ни при чем. Эта безусловность материнской любви проистекает из жизненной практики, является плодом биологической ситуации. По той же причине она может усиливаться из-за особенностей конкретной женщины. С другой стороны, женщину почти не беспокоит социальная ситуация, поскольку у матери нет экономической функции, от нее не ждут, что она сделается приумножителем и хранителем богатства или носителем статуса. Уверенность в безусловной любви со стороны матери (или ее психологического аналога) означает, что выполнение нравственных требований становится не столь обременительным, поскольку речь больше не идет о первоочередном удовлетворении потребности в любви.

Впрочем, все перечисленное имеет мало общего с тем образом матери, который поддерживается в современном патрицентричном обществе. Фактически это общество не устает превозносить мужские отвагу и героизм (во многом, кстати, у нынешних